Глава 1. Подъём.

       Утро. 4:30. Последний раз я так рано вставал на военке, когда был в ночном наряде. Но сейчас не об этом. Моя задача – с Максом лететь(!) в Навои на химический завод. А я, хоть и летал только в раннем детстве, и этого не помню, но знаю, что лететь мне не очень понравиться.
       Встаю я, значит, под радостный звон будильника и кто-то мне в ухо говорит: “ Зря ты в это всё ввязался, ничем хорошим твоя командировка не кончится ”. Ну я ему не поверил, но как-то насторожился сразу.
        А на дворе – март, прохладно ещё, темно. Ну встал, умылся, завтракаю. А сам думаю – ну, человек я бессмертный, избранный, значит если чему-нибудь не очень хорошему и суждено случиться, то уж я как-то заранее почувствую, или мне знак подадут. В этот момент раз - и свет моргнул как-то. “Показалось” - думаю – “просто не проснулся ещё, и ересь всякая мерещится”. Тут свет взял – и вообще погас. А на дворе ночь. И вот сижу я в этой темноте на кухне, смотрю в беззвёздное небо, жую бутерброд и, не теряя самообладания, думаю.
       ”В судьбу – не верю, а в знаки очень даже верю. Но что я – старая больная женщина что ли – из-за всяких засранцев электриков – испугаться из дому выходить”. Это у меня внутри кто-то уверенным таким басом сказал. Я ему поверил, и тут же свет включился. Ем дальше, а внутри какая-то сволочь тоненьким писклявым голосом нашёптывает – “сам знаешь – ничего в этом мире просто так не бывает, свет тебе погасили, чтоб ты понял, а ты жрешь, как ни в чём не бывало. Жри, жри, с удовольствием жри, может в последний раз жрёшь.” Ну я как будто не слышу, ем, умываюсь и иду в дорожное одеваться. А там внутри они знают, что я хоть и виду не подаю, а всё равно засомневался, занервничал.
       Одеваюсь, а на душе как-то неспокойно, противно и немного обидно. Вот пропаду не за грош из-за какой-то работы в самом расцвете сил, и столького не сделаю. Жалко пропадать вот так, без всякого таинственного смысла. Думаю – раз уж я такой герой – и решил за идею погибнуть – пойду хоть потомкам оставлю свои знания – разбужу Дашку (сестрёнку свою) и скажу, мол, в если не вернусь – то вы в знаки ВЕРЬТЕ. Потом подумал – спит она, что её будить, да и что ещё такое – слабость свою показывать – не дождётесь.
       Вышел в коридор, успокоился уже, сел обуваться, и не могу свои туфли найти. Думаю – наверное, в тумбочке, иду туда, присаживаюсь, открываю и … свет опять гаснет. Тишина. Темнота. Скрипят несмазанные нервы. Ну это уже слишком, думаю. Главное туфли – найти не могу, темень, все туфли одинаковые, а на улице хоть и светлее стало всё равно - все туфли же на балкон сверять не потащишь. Нервы сразу разгулялись – нет, ну правда, туфли от меня спрятали, остановить хотят, а я упёрся – и напролом рвусь. Осталось только чтоб по радио сказали: “козерогам сегодня не рекомендуются путешествия, особенно полёты”.
       Но меня так сразу нахрапом не возьмёшь! Я бодро встал и пошёл за спичками. По дороге на кухню ко мне вернулась уверенность, и электрики сдались и покорно зажгли мне свет. Я в темпе оделся, свет ещё пару раз моргнул, проверяя меня на прочность, но, увидев мою решительность, сдался вместе с электриками.
       Всё-таки сила человеческой воли и разума нерушима.

Глава 2. Переправа через реку мёртвых.

       Таксист меня повёз в аэропорт, предварительно решив показать мне свой город, в котором я живу уже двадцать лет, и почти всё видел. Но таксист оказался настырный, и почему-то вбил себе в голову, что я россиянин, который просто не хочет платить честному труженику свои украденные, нажитые потом и кровью несчастных дехкан миллионами российских рублей. Мне, в конце концов, было наплевать - я ему сказал – быть в аэропорте в 6:00 утра, и дам я ему за такую милость – полторы тысячи сум (интересно писать цифры прописью, сразу чувствуется их значимость. Вот напишешь 1500 – просто 15 и пара никчёмных ноликов, а полторы тысячи – сразу понимаешь важность, объём числа).
       Упрямый извозчик гнал своих двести пятьдесят дохлых и чихающих лошадей (столько, я думаю, влезло в его родной 412 АЗЛК), и что-то уныло пел себе под нос, видимо из шаманских песен своих чёрных предков, призывая ливень, молнии, грозы и прочие невзгоды на мою проклятую железную птицу, которая сожрав меня, должна будет взлететь здесь и выплюнуть меня где-то за много дней пути отсюда.
       Люблю ехать рано утром в машине по ещё спящему городу, на улицах никого ещё нет, машины попадаются очень редко, солнце ещё не встало и по городу разливается мягкий приятный свет. Из окошка легковушки потягивает особенной, лёгкой, утренней прохладой. Тишина, спокойно, а ты мчишься себе через всё это, пролетая на красный, выезжая на встречную, и такое ощущение бесконечности и вечности приходит, что кажется ничего и нет кроме этого утра, что живёшь-то вечно, и только в такие вот минуты. Что всё время с прошлого такого утра прошло незаметно – и это не было жизнью – всё суета какая-то, и вот ты опять в это время на улице, дышишь свежестью и понимаешь что всё остальное – просто – звуки пустые, нелепость, что природа – мать, что город – урод, язва на теле планеты. Нет ничего кроме утра, свежего воздуха, синего безоблачного неба и зелени природы.
       С такими вот приятными мыслями я проехал мимо красавца международного аэровокзала и подкатил к нашим, местным авиалиниям. Кучер, проклиная загадочную русскую душу, которая готова даже отъехать от международного аэровокзала, и потом вернуться туда пешком, когда он, извозчик, скроется за горизонтом, лишь бы не доплатить денег, которых у меня было, по его мнению, – полный рюкзак осадил своих рысаков. Моя карета, скрипнув, осела на рессоры. Оплатив труды кучера я вышел, и он, бормоча злобные проклятия себе под нос, укатил обратно, в родной Ташкент.
       Передо мной был аэропорт.

Глава 3. Врата рая.

       Аэропорт местных авиалиний оказался довольно таки приятным и милым местом. Странные таможенники раздевали чуть ли не до трусов отдельных, приличного вида, граждан, но в то же время подозрительных бородатых типов пропускали не притрагиваясь, даже если на них срабатывал металобарьер.
       Перед посадкой какой-то напрягучий и неумный человек всё время пытался нас посчитать, но у него явно были нелады с математикой в школе, он её классе в седьмом бросил, в институт не поступил и сейчас работает в аэропорте по знакомству – у него подсчёт нас явно не шёл. Он долго бегал вокруг нас, просил поднимать руки, смотреть в одну сторону(он по рукам не смог посчитать, и решил, наверное по носам считать), потом окончательно разозлился на свою тупость и стал орать на водителя МАЗа, который притащил наш вагончик, на котором предстояло доехать до самолёта. МАЗы у них кормят какой-то дешёвой солярой, я по пути едва не задохнулся от его выхлопов. Кстати с вагончика началось странное: он весь, где только было можно, был скреплён старым жёлтым скотчем. Очень было интересно смотреть на него снаружи – вагончик тем самым скотчем был обмотан в трёх местах, причём умудрились захватить даже одну дверь. Как-то очень подозрительно для Ташкентского Аэропорта.
       Мы подкатили к нашему самолёту. Им оказался легендарный Ан-24. Никогда, просто никогда не летайте на Ан-24. Это такое корыто с двумя крыльями по пропеллеру на каждом.
       Подходим мы с Максом к трапу, и недалеко от люка, где-то вокруг третьего иллюминатора красным пунктиром вычерчен квадрат, и там же на английском языке (чтоб неграмотные не переживали) зловеще и многообещающе написано что-то типа “В случае аварии вырезать здесь”. Какой сразу открывается простор для фантазии!
       Уселись мы быстро, поразил меня салон – мало того что все пластмассовые детали были склеены старым суперклеем ныне ссохшимся, но кроме того на подлокотниках были прилеплены застарелые жвачки. Как-то не стоит это моих (ну не моих, конечно, но всё равно жалко) 50$ за билет.
       Мы садились последними и нам достались два места, почти рядом с лётчиком, в голове самолёта, увидев что Макс злобно матюкнулся. А на мой наивный вопрос – что в этом такого недоброго - Макс только как-то нехорошо улыбнулся и пообещал мне что я ещё всё пойму. Лётчик стал прогревать моторы, и я понял всю радость Макса. Эти бешенные движки стали медленно усиливать свой рёв, причём когда мне показалось что ещё чуть-чуть и я оглохну навсегда – всё ещё только начиналось. Мы проехали на нашей птице до взлётной полосы, причём движки порой издавали крики и стоны то Мамонтов, заколотых копьями, то умирающих птеродактилей. Такого адского шума я не слышал никогда. Уши просто забились, засорились, опухли, и в голове моей ничего кроме адского шума уже не было.
       На взлётной полосе началось веселье. Лётчик, видимо вспомнив свою байкерскую юность, стал бешено газовать, удерживая машину тормозах. Моторы выли и стонали. Развлекался он так минут пять, причём в течении этого самолёт трясло и дёргало так, что я думал – ещё чуть-чуть и он разлетится на части. Это видимо такая проверка на прочность – если самолёт не разваливается на взлётной полосе – значит есть процентов пятьдесят, что он долетит до места. Потом пилот высосал из самолёта весь воздух и я оглох по второму кругу. Но какая это была приятная глухота! Погазовав ещё несколько секунд и доведя движки до бешенного состояния он снял наш тарантас с тормоза. Меня вдавило в кресло, и мы быстро набирая скорость помчались по полосе.

Глава 4. Чудеса на виражах.

       Взлёт прошёл прекрасно, нас просто неожиданно оторвало от Земли и я потерял собственное g, то самое, которое должно быть направлено вниз. Очень хочется отметить мастерство пилота, который набирал высоту так, словно взбирался на гигантские ступеньки: я то проваливался куда-то, то меня наоборот подбрасывало в кресле. Честно признаться – я жутко боюсь высоты, а воздушных ям, как выяснилось – не переношу вообще, так что полёт был для меня чистейшим адом.
       После набора высоты всё пошло намного лучше, я обрёл собственное g и задумался над нашим самолётом. Видимо Антонов проектировал эту машину, когда работал на оборонку и изначально Ан-24 был собран как пикирующий бомбардировщик. Позже эту железную уродину переделали для пассажирских полётов, заварив люк для сбрасывания бомб и установив в грузовом отсеке около сорока сидений. Но суть-то осталась той же. В этом монстре чувствовалась былая сила, я как сейчас вижу как он, страшно ревя моторами, пикировал на важные военные объекты и сеял там смуту и разрушение тяжёлыми осколочными бомбами. Фрицы, заранее слыша зловещий рёв моторов Ан-24, бросали всю свою фашистскую деятельность и, сломя голову неслись к убежищам.
       На этом месте мои мысли были приятно прерваны появлением стюардессы разносящей напитки. Впереди сидящие умники захапали себе соку, а остальные уже не хотели пить оставшуюся минералку. Но я скромно удовольствовался колой. За окном был какой-то грязноватый туман, ни черта не было видно, и я от нечего делать задремал под шум моторов.
       Разбудило меня то, что кто-то взял и выдернул у меня из под задницы сидение, и что-то большое и неприятное у меня внутри подпрыгнуло из живота куда-то под подбородок. Это начиналась посадка. Для непосвящённых – посадка – это периодическое падение и, затем опять подъём по принципу – три вниз, два вверх, и где-то раз в минуту полный разворот самолёта таким образом, что через крылья самолёта проходит уже не горизонтальная, а вертикальная ось, он ложиться на бок и с одного борта справа от себя через окно видишь только землю, а с другого – слева от себя не видно ничего кроме неба. Что в этот момент происходит с силой тяжести, и куда она уже направлена я ответить затрудняюсь. Эта страшнейшая мука продолжалась ещё минут 15, после чего я увидел под собой аэродром, куда мы благополучно и сели. Тормозит Ан-24 винтами, изменяя угол поворота лопастей относительно оси винта, из-за чего шумит с утроенной силой. Я оглох ещё часов на пять.

Глава 5. Славный город Навои.

       Мы вышли из самолёта на прохладный свежий воздух, я наконец-таки вздохнул полной грудью и … меня чуть не вырвало. В воздухе явно витал дух Аммиака – вонь ужаснейшая, и с каждым дуновением ветерка она становилась всё крепче и крепче. Этой байдой, как порадовал меня Макс, мне предстояло дышать ближайшие пять дней.
       Дело в том что славный город Навои окружён химическими заводами, причём одними из крупнейших - филиал НГМК и родной “НавоиЗавод”. Всё население города занято исключительно работой на этих заводах, и лишь процентов пять-семь населения работают в сфере обслуживания, которая представляет собой магазины и пивнушки. Город небольшой, особенно это заметно с самолёта - над ним мы летели секунд двадцать, но всё равно больше Заравшана – над ним пролетаешь так быстро что заметить не успеваешь. Все маршрутки стоят сто сум, а такси в любую точку города – двести. Это очень удобно – например ты узнаёшь что где-то в городе есть хороший ресторан “Ночной город”. Тебе даже не надо узнавать где это – садишься в такси, говоришь место, и ты там. Точно так же обратно – говоришь “Гостиница Юность” и ты там в течении пяти минут.
       Мы быстро добрались до гостиницы и сняли довольно-таки приличный номер люкс. Отличия в номерах гостиницы я лично нашёл в запахе. Одноместный – воняет хлоркой, двуместный – мелками от тараканов, в люксе же пахнет дешевыми духами местных проституток. В номере были даже цветной телевизор и замечательнейший душ. Только вот сырой воды в Навои не попьёшь – она перехлорированна насмерть, в ней никакая холера не выживет. Я спросил Макса – “А ведь хлор – это яд?”. На что он заметил – “видишь ли, если ты подохнешь от дифтерии, за это получит разгон местная администрация, если же от хлора- то никто за тебя ответственность не несёт – таких инструкций нет”.

Глава 6. «НавоиЗавод».

       Во избежание лишних кривотолков и возможного дальнейшего привлечения меня за разглашение военной тайны, название завода было мною переименовано в “НавоиЗавод”. На «Навоизаводе» люди только недавно узнали что Зимний взят, и начали строить коммунизм. Отовсюду на заводе доносятся звуки родного радио – «Маяк», которого я не слышал класса с первого. Везде, куда не глянь, висят доски почёта с гордыми лицами простых тружеников, выполнивших несколько нарядов за день, или победивших в соревнования за значки.
       Регулярно проводятся соревнования между цехами по проверке людей на способность тушения пожаров. Там чуть ли не флажок есть лучших пожарников, который передаются от победителя к победителю. Я абсолютно уверен, что где-то в одном из закрытых цехов хранится Красное знамя, и возле него всегда бодрствует почётный караул из начальников смен. Кругом призывы бороться за качество, за право на труд и за высокие удои.
       Сам завод похож на страшнейшие планеты из будущего, которые показывали в советских мультиках – кругом огромные, до пятидесяти метров в диаметре, цистерны чёрт знает с чем, в них что-то дымиться, шипит и клокочет; между ними проходят, переплетаются между собой, проваливаются под землю и уползают вдаль гигантские кольчатые черви – трубы до двух метров в поперечнике. Даже из города виднеются высоченные трубы, из которых валит оранжевый, жёлтый и даже в одном месте зелёный дым. Ночью над заводом красиво горят факелы, опять же разноцветные, – трубы, из которых на высоте тридцати пяти метров выбрасывается пламя.
       Земли на заводе нет, зелени тоже. То есть они-то есть, но таких необычных форм и цветов, что невольно задумываешься о разновидностях мутирующих здесь сусликов, которых я пару раз видел. Очень интересно гулять по территории: местами капает слабая кислота, местами ветерком носит по земле соду, которая очень противно попадает в глаза. Особенно радуют витающие в воздухе капельки гиппохлорида – они как обычная водяная пыль освежающе оседают на теле. Я был этому рад, пока один из КИПовцев не показал мне на своей куртке небольшую дырку. Это ему на куртку пару месяцев назад попала такая капелька, только побольше, сначала она была маленькой, но после каждой стирки шла реакция с водой, и дыра разрасталась всё больше и больше, и так до сих пор. По территории можно ходить только с сопровождающим, потому что только бывалые люди знают, где здесь не задохнёшься, не пройдёшь по луже из кислоты, не попадёшь под трактор, не свалишься в ямы с голодными мутантами – сусликами.

       Людей на территории практически не встретишь, только если в столовой. Везде стоит чудовищный шум, что-то грохочет, что-то стучит, свистит, гудит, звенит, трещит – и от этого нигде не укроешься. Так же с запахами – возле каждого цеха стоит свой, особенный запах, который несравним и с чем. У человека непривычного, такого например как я, это вызывает кашель, тошноту и головокружение, но к этому за несколько часов привыкаешь и становится даже приятно. Складывается впечатление, что здесь работают только роботы, киборги, бездушные железные твари, как в «терминаторе».
       Я как-то один возвращался со столовой, и пошёл мимо какого-то здорового цеха. Это несравнимо ни с чем: справа от меня стоит 5-ти этажное здание, в котором что-то сильно искрит и сверкает; слева стоят здоровенные бочки с жидким хлором, которые охлаждаются гигантскими водопадами воды, причём с каждым дуновением ветерка струйки этой воды льются прямо на дорогу, по которой должны ходить люди, и на этом месте асфальт – нежно изумрудного цвета. Где-то сзади из огромного котла валит серовато-зелёный дым, который застилает небо и над дорогой не видно даже солнца, и ты идёшь в лёгком полумраке; по земле от этого дыма бегут уродливые тени, и трава на земле вдоль дороги покрыта оранжевым налётом. Неподалёку горит особенно яркий факел, и его красное пламя, через мутно зелёный дым отбрасывает на дорогу и здания оттенки непередаваемого цвета. Просто адское зрелище, бешеная силы, энергия, огромнейшие уроды, созданные пришельцами, непередаваемая мощь!
       Стоит отметить необычайную продуктивность завода: как бы его не душили и не травили, а он всё-таки приносит прибыль. Взять хотя бы родной цех, к которому я прикреплён – там из обычной соли NaCl делают множество всяких продуктов. Технология немецкая – сначала её растворяют в бассейне, потом очищают фильтрами на барий и магний, потом отнимают все свободные ионы – и дальше идёт электролиз с выделением влажного Cl и Na. Процесс в Германии рассчитан до мелочей, учтено всё, вплоть до напряжения на ячейках электролизёра, в Германии работает идеально. Но не учли один факт...
       Иду я мимо цеха по горе какой-то серой щебёнки с галькой, и думаю – зачем рядом с цехом этот строительный хлам. Оказывается этот мусор – поставляемая из Кунграда соль. Которая должна быть внешне хотя бы чуточку белая, а у нас это – грязь. В результате эту грязь растворяют, очищают от Ba, Mg и ионов, и в результате эта глина, только без вышеупомянутых металлов и ионов попадает в нежнейшие электролизёры. Вся немецкая технология летит к чертям. Вся система перестроена заново, отключены все возможные точки, которые могут вызвать остановку из-за сигнализации. Тончайшие и дорогущие мембраны вылетают раз в месяц, и несмотря на это цех приносит огромную прибыль. В нём даже из утечек и отходов производства умудряются делать гиппохлорид, который тоже приносит немалые деньги. И всё благодаря изворотливости и редчайшему таланту инженеров и конструкторов. А если бы у нас была нормальная, чистая соль? Это же были бы миллиарды, но уже не сум ,а долларов. Чувствуется скрытый потенциал, чувствуется сдерживаемая жизненная энергия?

Глава 7. Не командировка, а отпуск.

       Жить в Навоях было удовольствием. Суточных, конечно же мало, но всё равно – целых три с половиной тысячи сум. Фактически меньше, потому что потом из зарплаты с них высчитают подоходный налог, но не будем о грустном.
       Встаёшь каждый день, когда захочешь, а хотелось нам вставать каждое утро всё позже и позже. Завтраком мы себя не баловали, потому что обычно все прожирают все свои деньги за первый же ужин, да и вообще все деньги уходили в первый же день на нормальный отдых, а потом приходилось тщательно экономить. На заводе мы сидели максимум до трёх дня, там же и питались. Огромное спасибо нашему хорошему другу со странным именем МЭЛС (судя по всему одно из любимых сокращений наших предков, типа ВИЛ – Владимир Ильич Ленин, я одного такого Вила знаю; тут же по-моему замешана какая-нибудь ЭЛектрификация), за то что он не дал нам погибнуть страшной голодной смертью и угостил талонами на обед. Если бы не он мы бы неделю обедали бы какой-нибудь лапшой или печеньем.
       Ну, в первый день, мы в три часа дня закончили работать, и уже в пол-четвёртого дня сидели и обмывали моё боевое крещение. Кафешка была под открытым небом, и какой-то парень для нас (больше никого там не было) ставил нам на компе (у них в кафе – комп, и к нему колонки, причём S-90, что ли ) дискотечную музыку времён моего 9 класса – Ace of Base, Dr.Alben, NaNa и всё в этом духе. Понравился мне официант – этот интересный парень каждые пятнадцать минут подходил и спрашивал всё ли нормально.
       Ну, к шести вечера мы поднялись и пошли искать чем бы заняться. Хотели было порубиться в Red Alert, но после часового поиска интернет кафе мы нашли только одно, в нём было четыре компа, а из игр – только Counter-Strike, который я лично презираю. Разочарованные мы собрались домой, и тут на глаза попалась вывеска – Sony. Мы туда ворвались и я опять вспомнил школу – класс 7 – 8, когда все мотались по этим сонькам. Мы себе поставили родной Taken, и рубились до 10 вечера. Потом, счастливые пошли домой.
       Конечно, многого не хватало, например в городе Навои очень дешёвые проститутки и пиво. Но денег было только на пиво, чем и баловались. На второй день денег само собой уже не было, и началась жесточайшая экономия.
       Из развлечений в номере было: телефон с межгородом, по которому я, в первый же вечер, после празднования боевого крещения, наговорил с родными Ташкентскими девчонками, о которых в нормальном состоянии я даже не вспомнил - около получаса; стандартный общажный душ - железный таз, вделанный в пол, приделанная к нему длинючая труба, загнутая наверху так, чтоб вода с неё текла вниз направлено. Вода тем не менее из неё направлено не текла, а стремилась куда-то в сторону, на пол, и как я эту трубу обратно не гнул, она как резиновая, выравнивалась обратно. Во избежание этого всё сооружение закрывалось дырявой клеёнкой, которая постоянно противно и холодно приклеивалась к купающемуся телу, и возникали мысли типа: кто тут только до меня не мылся и ко всем эта дрянь так клеилась, а сейчас по чистому мне размазывает всю эту грязь. Но тем не менее душ был самым приятным развлечением: просыпаешься - душ, приходишь с завода - душ, на ночь - душ, перед вечерней прогулкой - душ.
       Ещё в номере был бутафорский кондиционер. Я, после жаркого первого дня на заводе, увидев родной кондиционер марки БК обрадовался, к нему почти побежал, а у него не было не то что вилки и шнура, а даже кишок. Так он меня и раздражал все 5 дней.
       Особенно следует отметить телевизор: это был цветной, плоский, настоящий друг - Daewoo, даже с пультом, в котором были не очень севшие батарейки. К другу прилагалась антенна без шнура и с отсутствующими винтами. Мы сходу взялись за антенну - нужен был винт и какой-нибудь шнур. После непродолжительных поисков мне стало ясно что всё, что могло более или менее пригодиться в хозяйстве и не было прикручено, приклеено или прибито, всё это было давным-давно тщательнейшим образом разворовано. Зато в номере был идеальный порядок - ничего лишнего. Даже посмотрев вовнутрь насмерть заклеенного кондиционера на свет было понятно что оттуда тоже всё давно высосали и вытряхнули. Так что шнур мы потом нашли на заводе, а вместо винта приспособили стержень от родной ручки.
       Оказывается во всех областях абсолютно бесплатно по государственному телевидению показываются многие российские передачи, так что мы остались телевидением довольны. Одно но: я-то телевизор уже лет пять как не смотрю, и оказывается что НТВ - уже куплено, кажется Эрнстом, и по нему гоняют не здравые фильмы, как раньше, а какие-то скучнейшие российские. Зато новостей - полно на каждом канале. Я за эти дни был в курсе всех событий мира, причём каждое событие было переврано каждым каналом по-разному, и создавалось впечатление, что как только мы улетели, сразу в мире стали твориться ужасные, невообразимые вещи, что всё рушиться, всех насилуют и убивают.
       Вставалось утром тяжело, голова квадратная, во рту – бяка, но спасал душ. Всё время моего пребывания в гостинице мне действовали на нервы ужасные дети кочевников, временно осевших в соседней гостинице-общаге. Эти малолетние беспредельщики вставали в шесть часов утра, и пинали футбольный сдутый мяч об стенку нашей гостиницы. Я умаю все слышали мерзкий гулкий звук сдутого мяча, когда он шлёпается о стенки домов, так вот эта зараза поднимала меня где-то с шести, и до девяти я каждое утро валялся в полусне. Эти же детишки, как только спадала жара, где-то в пять вечера выбегали на улицу, и к шести вечера стоял такой же шум, как если бы происходил бой огромных стай птиц. По двору бегало порядка пятидесяти детей (я их как-то от нечего делать пересчитал), и все орали. Это происходило часов до одиннадцати, так что всё это время мы избегали проводить дома и шарахались по городу.
       Каждое утро в восемь приходила злая тётенька и с такой угрозой в голосе говорила: “У вас вчера были переговоры!”. И вид у неё был такой, как будто она мне доверяла, а я у неё украл эту междугороднюю линию, просто утащи из под носа, а сейчас ей стыдно что она пригрела на груди такую змеюку как я. И пока я спросонья соображал какие тут переговоры были и о чём, она злобно сверлила меня взглядом и была готова хватать меня и тащить в милицию, если я вдруг вздумаю бежать или отмазываться. Когда я выяснил что речь – о моих звонках в Ташкент, и отдал ей полагающиеся пять тысяч, она ушла, полная чувства собственного достоинства, как героиня, победившая злую гидру, и мало того – спасшая чью-то честь.
       Жить в Навоях было прикольно.

Глава 8. Утро ссудного дня.

       Всю неделю я отказывался даже думать о том, что мне ещё предстоит ЛЕТЕТЬ обратно, я оттягивал этот день, я почти забыл о нём и вот он за мной пришёл. Погода была ужасная - прохладно, какие-то подозрительные темноватые облака, сильный ветер и грязное небо. Мы приехали в аэропорт очень рано, и там кроме двух уборщиц никого не было. Навоийский аэропорт – это такое громадное мраморное здание, и в нём так холодно, что стены почти покрыты инеем, и от холодной воды в туалете идёт лёгкий пар.
       Я ждал самолёт и с ужасом смотрел как на нас с запада надвигается буря. Зрелище очень красивое, там же степь, огромное небо, безграничные просторы, и вот откуда-то издалека прямо на меня медленно плывёт что-то тёмное. А у нас пока ещё светло, и даже воздух не очень холодный. Я вышел на улицу и присел на какой-то пенёк. В это время темнота на горизонте выросла и растянулась вширь. Потом началось нечто фантастическое. Буквально за минуту исчезли горы, которые находились километрах в двадцати пяти от нас, в темноте стали различаться какие-то вспышки, и она начала просто набухать и расти с катастрофической быстротой. Я увидел как по степи несётся серая волна, она очень быстро долетела до нас, и я едва успел закрыть глаза, как весь этот мусор и пыль собранную в степи ветер швырнул прямо на меня. Следующую волну я не увидел, просто неожиданно из степи на меня кто-то дохнул прохладной, утренней свежестью, так что тополя растущие вдоль дороги громко зашелестели и их нереально стало прижимать к земле. Запахло свежим, чистейшим воздухом, и впервые за всё пребывание в Навои я с удовольствием набрал в лёгкие воздух. Это был чистейший, пьянящий кислород.
       В это время тёмно-сиреневые, местами сизые и серые тучи заняли почти всё небо передо мной, я поднял голову и увидел вдалеке, там где раньше были горы сильную вспышку. По степи понеслись раскаты грома, и он гулко и тяжело перекатываясь обрушился на аэропорт. Это вам не жалкие шумы Ан-24, он отдыхает по сравнению с такой силой природы. Тучи быстро затянули всё небо над нами, и нависли тяжёлым, разбухшим пологом, внутри которого мелькали сильные вспышки. Постепенно к раскатам грома стал примешиваться другой, более мягкий шум, и я увидел как на нас из степи стеной движется сильный ливень. Последний порыв ветра, и нас накрыло дождём. Это такая красота – на степи, уже продутой ветром, на траве, по которой бежали сильные волны, на мраморном аэропорте, на грязных машинах, на моём лице стали разбиваться тяжёлые и чистые капли. Гром, шум машин – всё стало тише, и меня укрыл нежный шелест дождя.
       Через некоторое время я вернулся в аэропорт. Самолёт уже оказывается сел, но в Зеравшане не давали погоду, так что рейс задерживали. Жрать хотелось ужасно, но последние деньги были пропиты вчера, так что оставалось только мерзнуть и дожёвывать “аэроволны”. Через пару долгих и голодных часов наконец началась посадка.

Глава 9. Возвращение в Эдем.

       Лётчик мне в этот раз не понравился сразу. Это был молодой парень, лет где-то двадцати восьми, с бешеным блеском в глазах. Он пробежал в кабину, мы быстро уселись, пристегнули ремни, и опять началось. Нас трясло, дёргало из стороны в сторону, движки были проверены на всех оборотах, мы выехали на полосу и стали взлетать.
       Это был ужас.
       Взлетать пришлось долго, только мы успевали набирать высоту, как нас тут же ветром прижимало обратно к земле. Это были гигантские, несбалансированные качели. Минута мучительного подъёма, который осуществлялся периодическими рывками, и секундное падение вниз. Каждый раз я прощался со своей жизнью, но лётчик чудом удерживал машину в воздухе. Башка у меня отказала совершенно, я тупо намертво вцепился в ручки кресла, и уставился в одну точку. О чём я думал – я не помню, но кажется обещал себе, что никогда, НИКОГДА больше не полечу на самолёте. Наконец мы взлетели, и я оторвался от ручек кресла. По-моему я тогда поседел.
       Радоваться мне было недолго, так как кто-то очень умный решил, что рейс через Навои должен также проходить также через Зеравшан. Над Зеравшаном была гроза. Но кого это кроме меня волновало? Никого.
       Мы стали снижаться. И я через окошко увидел как мы несёмся на огромную тучу. Сильный толчок, меня бросило на ремни и я подавился собственным ужасом. Мы влетели в тучу. Трясло так, что это была уже не тряска, а самолёт просто бросало из стороны в сторону. Тишина. Вылетели из облака. Снова толчок – и понеслось. Шутка ли – на скорости под 400-500 км/час влетать в кучу капель воды разной плотности. Я пережил тогда самые страшные моменты в свой жизни. Тусклый свет жёлтых лампочек под потолком, 30 человек сидят в маленьком самолётике, а его бросает из стороны в сторону в огромном небе, и где сейчас находится земля не знает никто. Молится я не умею, ни в кого не верю тогда почувствовал огромную потребность молиться, какой-то первозданный ужас, почти истерику.
       Лётчику это тоже всё надоело и он начал искать выход. Происходило это так – мы летели через облака, и если вверху неожиданно возникал просвет пилот вытягивал машину в эту дырку, если внизу – он резко бросал машину туда. Чувствовался знаток своего дела, мы так ежё минут пять облетали облака и тучи, нас уже не трясло, а просто периодически швыряло в пределах сидения с ремнём. Многим это принесло радость и облегчение, а по мне уж лучше бы трясло, чем такой беспредел.
       Решив что это не выход, пилот решился на крайние меры и мы стали резко падать вниз. Неожиданно, через просвет между облаками я увидел метрах в ста под собой дома и землю, потом это исчезло как страшный сон. Ещё рывок и мы понеслись прямо между облаками и крышами Зеравшанских девятиэтажек на скорости где-то километров под триста. Чтобы видеть куда нам садиться лётчик взял ещё ниже и я стал даже различать пешеходов, а крыши были уже метрах в пятнадцати от нас. Из-за высокой плотности воздуха у земли трясло нереально, но наш асс, дотащил буквально на своих плечах машину до аэропорта.
       Тут было завершающее, добивающее меня событие – посадочная полоса в Зеравшане не более ста метров, и самолёты туда не садятся а падают. Пилот резко поднял машину вверх и потом сразу пикировал вниз. Было ощущение десяти секунд непрерывного падения, за эти секунды я потерял годы жизни.
       По телеку все видели как красивые Боинги и Илы медленно садятся на полосу, задрав нос, и опускаясь сначала на боковые шасси, а потом на носовое. Туфта всё это. В Зеравшане мы падали носом вниз под углом градусов 45 к горизонту, после чего, прямо у земли пилот дёрнул штурвал на себя, мне показалось что мы сделали обратное сальто, и рухнули на оба колеса.

       В Зеравшанском аэропорте мы пробыли не более сорока минут, за которые я успел обдумать все свои поступки, оценить всё содеянное, понять прелесть жизни, а главное – ощутить счастье существования твёрдой Земли под ногами.
       Опять началась посадка. Если бы не чёртов билет, который нельзя просто сдать, так как теряешь на этой операции около 40% стоимости, то я бы уехал в родной Ташкент на маршрутке. Всё расселись, я опять у окна, заработали проклятые движки. Опять мы поехали по всяким дорожкам на взлётную полосу и из иллюминатора я видел как мокрый асфальт бежит под нашим самолётом.
       Пять минут прогрева, газ, резкий набор скорости и машина с чудовищным рёвом взлетает в небо почти полностью вверх носом. В этот момент я понял космонавтов – меня просто уложило в спинку кресла и в течении секунд десяти я испытывал где-то двукратную перегрузку.
       Полёт в Ташкент шёл уже на высоте шесть тысяч метров, так что мы, пробив слои туч, вынырнули в потрясающе красивое место – попали в пространство между двумя слоями облаков. Я сразу забыл все невзгоды судьбы и стал вертеть головой куда попало чтобы запомнить это чудо навсегда. Красота неописуемая: внизу, под нами, везде куда ни глянь раскинулось огромное воздушное поле из тяжёлых, тёмно-синих туч, которые еле-еле переваливаясь плавно перерастали друг в друга. Над нами плыли нежные, пушистые, ярко-молочные облака, и где-то справа от борта самолёта ярко светило солнце. Эти два слоя – как сказка – ничего кругом нет – вверху и внизу облака, а между ними чистый, прозрачный воздух, и эти два слоя не сходятся на горизонте, покуда хватает глаз видны их чёткие границы. Никогда в жизни не скажешь, что там, внизу – гроза.
       Пока я замечтался мы неожиданно стали снижаться, самолёт стало периодически сносить сильным ветром и мои кошмары продолжились. Я решил спрятаться в себе и закрыл глаза, пытаясь уснуть. Действие утреннего парацетамола прошло и у меня медленно поползла вверх температура. Начались странные глюки – открываю глаза, смотрю за окно и мне кажется что мы просто висим в воздухе и вокруг нас медленно плывут облака. Стоит мне только закрыть глаза, как я начинаю ощущать эту дикую скорость в пятьсот – шестьсот км/час, начинаю чувствовать как какая-то сила вдавливает меня в кресло, как мы пробиваем нашим самолётиком стены облаков, как крылья разрезают слои воды и она громко визжит и цепляется за закрылки, не даёт нам вырваться и затягивает как болото. Мне начинает казаться что лопасти винта начинают увязать в этих облаках и им становиться всё тяжелее и тяжелее рубить их толстые сочные туши, и они постепенно затупляются и стачиваются, и скоро мы потеряем скорость и рухнем.
       Неожиданно наступила темнота и пошла сильнейшая болтанка. Я открыл глаза и ничего не увидел в окне. Мы влетели в огромную тучу. Моторы ревели ужасно, но температурящему мне показалось что мы конкретно в ней застряли, что зацепились хвостом и не можем вырваться, а она хлещет по бортам тяжёлыми кусками мокрой чёрной ваты и ещё чуть-чуть и мы сдадимся и рухнем сквозь неё вниз. Я покрылся ледяным, липким потом и зажмурился. Теперь у меня были только уши, которыми я слышал как захлёбывается мотор, как трещит что-то в хвосте, как мерзко дребезжит пластмассовое кольцо, отклеившееся от ближнего ко мне иллюминатора. Трясло ужасно, весь самолёт дрожал от ударов, кресло подо мной отвратительно зудело и из-за этого всё тело как-будто бы гудело.
       Было жутко, болели голова и горло, я пытался спрятаться от всех и всего в себя, и через некоторое время у меня это вышло. Такое удивительное состояние покоя, почти транс – я просто закуклился, спрятался в свою оболочку, меня оттуда было не достать никак. Пришло ощущение долгожданного покоя, я просто отделился от тела, я сидел в нём где-то глубоко-глубоко, и то что его подбрасывало, трясло, то что оно зудело и температурило – меня уже нисколечки не волновало, я наблюдал за этим всем откуда-то издалека. Мне было уже абсолютно всё равно – упадём мы, разобьёмся, или спокойно приземлимся, я просто выпал из времени, из пространства и занялся собой. Никогда мне не было так спокойно и приятно – ничего не заботило, не о чём лишнем я не думал, просто ощущал себя вне тела. Я не был мозгом, не был сердцем, не был ничем физическим, я даже не знал где нахожусь. Я – это что-то никак не связанное с телом, с сознанием, оно просто находится где-то рядом с человеком, причём всегда в разных местах. Оно может существовать на расстоянии от тела. Я – это не просто астральное тело, оно может наблюдать со стороны, и в тоже время всё чувствовать.
       В таком полностью невменяемом состоянии меня довезли до родного аэропорта. Стюардесса пробубнила в нос что-то о том что посадка будет происходить ближайшие 20 минут, и что в городе столько-то градусов. Жутко не хотелось садиться, я уже знал что это такое, и готов был летать пока не кончиться горючее, только бы исправилась погода. Но меня никто не спрашивал и началась посадка. Города из-за туч видно не было, но посадочную полосу как-то подсветили. И вот мы так плавно начинаем на неё опускаться и вдруг раз – и меня начинает тянуть куда-то вправо и вниз, всё сильнее и сильнее; выглядываю в окно – а там взлётная полоса как-то подпрыгивает и быстро уносится куда-то под нас и вправо. Оказывается, порывом ветра наш самолётик сносит в сторону от полосы и немного приподнимает. Мы сделали круг над аэродромом и снова стали садиться. Ниже, ниже и раз – опять такой же вираж но покруче, так что где-то в хвосте завыл разрезаемый нами воздух. Я прямо увидел как наш Ан практически лёг набок и его унесло метров на 200 в сторону. Прямо как на авиапарадах, когда самолёты резко переворачиваются вверх брюхом и падают вниз и в сторону. Я ЭТО почуствовал.
       С третьего раз пилот не стал мудрить и прямо как в Зеравшане прижал нас к Земле и в ужасной тряске посадил машину. Ан-24 пробежал по полосе, вдоль полосы стояла красивая большая пожарная машина и несколько скорых. Такое приятное зрелище – они погибнуть не дадут так просто. Всё, последние этапы - вкачивание воздуха в салон, выход лётчика, прощание стюардессы и я на Земле.

Глава 10. Финал.

       Город ! Столица! Душно, жарко, воняет машинными выхлопами, деревьев мало, солнце душит, везде грязные скотские рожи, но как приятно быть дома.
       Девушки уже достали из холодных и тёмных джинсов свои очаровательные ножки, из под топиков показались первые пирсингованные пупочки, кое-где уже цвели полуоткрытые пышные груди, в маршрутках пахло не азотом, а приятными ароматами целого букета духов. Одним словом – пришла весна, всё цветёт и пахнет.
       Самое приятное – ощутив кайф отдыха от шумного вонючего и жаркого города, от доставших родственников и близких где-нибудь далеко, потом вернуться и наслаждаться толпами людей, машин, современной музыкой, жарой и .. бежать целоваться.

май - август 2005г. Навои - Ташкент.